ОСОБОЕ МНЕНИЕ

СУДЬИ КОНСТИТУЦИОННОГО СУДА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Ю.М. ДАНИЛОВА ПО ДЕЛУ О ПРОВЕРКЕ КОНСТИТУЦИОННОСТИ ЧАСТЕЙ

ПЕРВОЙ И ТРЕТЬЕЙ СТАТЬИ 1, ЧАСТЕЙ ПЕРВОЙ, ТРЕТЬЕЙ

И ЧЕТВЕРТОЙ СТАТЬИ 35 УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОГО КОДЕКСА

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ В СВЯЗИ С ЖАЛОБАМИ ГРАЖДАН

А.В. ЛУШНИКОВА, А.С. ПУШКАРЕВА И И.С. ПУШКАРЕВА

С принятым Конституционным Судом Российской Федерации Постановлением от 9 ноября 2018 года N 39-П по жалобам А.В. Лушникова, А.С. Пушкарева и И.С. Пушкарева не согласен, в связи с чем сообщаю следующее.

1. В ходе исследования поставленных заявителями вопросов Конституционным Судом Российской Федерации применен метод (способ) выявления так называемого конституционно-правового смысла оспоренной нормы.

Подобные подходы вполне допустимы и широко используются в практике Суда в тех случаях, когда выявленный Судом смысл направлен на обеспечение гарантий прав и законных интересов граждан, а не на ограничение их. Однако в данном случае названный подход неприемлем, поскольку выявить указанный смысл можно только при условии, если правовая норма существует. Признав конституционно-правовую допустимость существования в уголовно-процессуальном законе такого основания для изменения территориальной подсудности уголовного дела, как наличие "экстраординарных" обстоятельств, и обнаружив отсутствие такового в Уголовно-процессуальном кодексе Российской Федерации, Суд вправе был предложить законодателю восполнить имеющий конституционное значение пробел в правовом регулировании посредством механизма, установленного статьей 80 Федерального конституционного закона "О Конституционном Суде Российской Федерации". На деле же Суд самостоятельно сконструировал ранее несуществующую правовую норму, выйдя при этом за пределы своей компетенции, а затем уже принялся выяснять ее конституционно-правовой смысл, признав при этом изобретенный "фантом" соответствующим Конституции Российской Федерации.

Можно ли оценить буквальный смысл (это в первую очередь требует Федеральный конституционный закон "О Конституционном Суде Российской Федерации" в статье 74) несуществующей нормы? Полагаю, нет.

2. Суд, основывая свое решение также на сложившейся правоприменительной практике, по существу признал (в отсутствие нормы) допустимость существования в российской правовой системе судебного прецедента как источника права, что по меньшей мере дискуссионно, учитывая конституционные положения о разделении властей и компетенции судебных органов.

Наличие пробела в правовом регулировании исследуемых отношений, требующего законодательного восполнения, ранее было уже признано как Верховным Судом Российской Федерации, внесшим в инициативном порядке соответствующий законопроект, так и Государственной Думой Российской Федерации, принявшей его в первом чтении.

К тому же, сконструировав новую правовую норму, Конституционный Суд Российской Федерации не только призвал следовать ей, исключив иное ее толкование в правоприменительной практике, но и обратил ее действие вспять, не поставив вопрос о пересмотре состоявшихся в отношении заявителей решений, т.е. придал обратную силу норме, ухудшающей их положение (а иначе зачем бы они жаловались?).

Кстати, имеющиеся в Постановлении ссылки на решения Европейского Суда по правам человека не добавляют аргументацию, поскольку содержащиеся в них позиции касаются необходимости обеспечения как раз прав граждан на беспристрастный суд, когда инициатива в изменении территориальной подсудности исходит не от обвинения, а от защиты.

3. Формулируя так называемые "экстраординарные" основания для изменения территориальной подсудности уголовных дел, Конституционный Суд Российской Федерации, естественно, не располагал тем широким арсеналом возможностей, используемых Государственной Думой, Советом Федерации и Президентом Российской Федерации в законодательном процессе, что привело к неопределенности формулировок, которые вряд ли будут способствовать формированию единообразного подхода к решению названных вопросов в правоприменительной практике.

В частности, в абзаце первом резолютивной части Постановления Суд допустил возможность изменения территориальной подсудности дела, уже поступившего в компетентный суд общей юрисдикции. И это объяснимо, поскольку в противном случае пришлось бы изменять правила подсудности уголовных дел, что было бы очевидным выходом за пределы спора. Но, получив дело, суд общей юрисдикции обязан приступить к процедуре его рассмотрения. Однако уже во втором абзаце Постановления Конституционный Суд Российской Федерации, вопреки нормам, регулирующим порядок рассмотрения дел, предписывает рассмотреть вопрос об изменении территориальной подсудности Верховному Суду Российской Федерации, запуская одновременно два процесса.

4. В качестве основания для изменения территориальной подсудности Конституционный Суд Российской Федерации указал на наличие фактического влияния обвиняемого или одного из нескольких обвиняемых (кстати, почему только одного?) на деятельность государственных и общественных институтов.

Понятно, что фактическое влияние может быть установлено лишь на основе соответствующих фактов, обязанность доказывать которые в данном случае лежит на обвинении: какие это факты, какова их совокупность, а если их нет, означает ли это при любых обстоятельствах отсутствие угрозы гарантиям объективного и беспристрастного правосудия, как воздействие обвиняемого на государственные институты может повлиять на легитимность правосудия? И разве не является апеллирование обвиняемого к общественному мнению реализацией конституционной гарантии права на распространение информации?

Очевидно же, что у обвинения гораздо больше возможностей воздействовать на формирование через средства массовой информации общественного мнения, чем у находящихся под стражей обвиняемых, в связи с чем решение вопросов защиты их права на беспристрастный суд является актуальным. Судебная практика свидетельствует, что в большинстве случаев основанием для изменения территориальной подсудности явился лишь один факт должностного положения обвиняемого. Но тогда почему же на "своих" территориях судят мэров крупных городов, глав администраций, федеральных министров?

Упомянутое предписание Конституционного Суда Российской Федерации не отвечает конституционным требованиям ясности, точности и непротиворечивости правовых норм, поскольку его механизм действия должен быть предсказуем и понятен субъектам правоотношений, а конституционная законность, равенство всех перед законом и судом и равноправие должны быть обеспечены при условии единообразного понимания и применения правовой нормы всеми правоприменителями.

Таким образом, расплывчатость формулировки оснований для изменения территориальной подсудности приведет на практике к широкому и произвольному усмотрению правоприменительных органов, что вряд ли являлось целью Суда.

5. Конституционный Суд Российской Федерации в своем Постановлении указал: в целях обеспечения публично-правовых интересов судебной власти решение о передаче уголовного дела в суд иной территориальной юрисдикции должно приниматься по обращению Генерального прокурора Российской Федерации или его заместителя на высшем уровне судебной системы - Верховным Судом Российской Федерации.

Предложенное регулирование означает: либо полномочий высшего судебного органа субъекта Российской Федерации для передачи уголовного дела внутри субъекта недостаточно, либо изменение территориальной подсудности по указанному основанию внутри субъекта Российской Федерации в принципе невозможно. Такой подход тем более неприемлем в условиях нынешнего построения судебной системы в стране, когда появились самостоятельные в территориальном смысле апелляционные и окружные кассационные суды.

6. Построение уголовного процесса на принципах состязательности и равенства прав сторон с необходимостью требует наделения наряду с обвинителем также потерпевшего, подсудимого и стороны защиты правом заявлять ходатайства об изменении территориальной подсудности по названному основанию - фактическому воздействию на деятельность государственных и общественных институтов, создающее угрозу гарантиям объективного и беспристрастного правосудия. Понятно, что таких ходатайств, основанных на фактах использования обвинения, в частности средств массовой информации для формирования мнения еще на стадии предварительного следствия, появится такое количество, которое способно привести к разбалансированию деятельности Верховного Суда Российской Федерации.

Это хорошо осознавал сам Верховный Суд, предложивший во внесенном им законопроекте другую процедуру, при которой подобного рода ходатайства подаются через суд, в который поступило дело. В пояснительной записке к проекту указывается, что "это уточнение будет способствовать обеспечению единства судебной практики, поскольку позволит исключить факты непосредственного обращения с таким ходатайством к председателю вышестоящего суда, что может в отдельных случаях приводить к несогласованности действий различных судебных инстанций по одному и тому же делу. Указание на часть первую статьи 35 УПК РФ требуется для дифференциации с порядком, установленным частью четвертой названной нормы для ходатайства Генерального прокурора Российской Федерации или его заместителя, которое может быть подано непосредственно в Верховный Суд Российской Федерации до направления уголовного дела в суд". И, добавим от себя, касаются узкого перечня составов преступлений против общественной безопасности при наличии совершенно другого основания - существования реальной угрозы личной безопасности участников судебного разбирательства и их близких родственников. При этом называется суд, в который такие дела передаются: окружной (флотский) военный суд по месту совершения преступления.

7. И, наконец, последнее. Предписанный названным Постановлением механизм рассмотрения подобного рода ходатайств выносит за скобки как не имеющее никакого значения мнение самих носителей судебной власти - судей того суда, к юрисдикции которого по установленной законом процедуре относится рассмотрение уголовного дела, т.е. осуществление правосудия. Двумя росчерками пера (обвинителя и судьи Верховного Суда Российской Федерации) оформляется подозрение (впрочем, даже утверждение) в отношении названных судей в необъективности и ангажированности, пусть и с отсылкой на какие-то существующие помимо их воли обстоятельства, способные породить сомнения в их легитимности. Между тем речь идет ни много ни мало об их компетентности, деловой репутации, чести и верности принесенной присяге: "Осуществлять правосудие, подчиняясь только закону, быть беспристрастным и справедливым, как велит мне долг судьи и моя совесть".

По делу заявителей выяснилось, что справедливых судей не обнаружилось ни в Приморском крае, ни в других близлежащих субъектах, таковые нашлись лишь в районном суде "территориально близкой" столицы. Почему бы не передать указанное дело в один из судов Сахалина, где "осмелились" осудить "своего" губернатора? Получается, что должностное лицо городского уровня Приморского края оказалось способным воздействовать на властные и общественные структуры практически всех субъектов Российской Федерации таким образом, что создало угрозу гарантиям объективного и беспристрастного правосудия. Дважды - в 1999 и 2009 годах - Конституционный Суд Российской Федерации принимал решения, фактически запретившие применение в стране смертной казни. Притом что известный Шестой протокол об отмене смертной казни Государственной Думой Российской Федерации до сих пор не ратифицирован, наказание в виде смертной казни федеральным законодателем не исключено из Уголовного кодекса Российской Федерации, а опросы общественного мнения выявили подавляющее преобладание сторонников смертной казни в стране. И ничего здесь "героического" нет. Так повелевала Конституция Российской Федерации.

Боюсь нумерологии - впереди 2019 год.

Несомненно, проблема изменения территориальной подсудности уголовных дел существует. Но попытка решить ее в узких рамках конкретного нормоконтроля вряд ли может привести к желаемому результату: она многогранна, требует комплексного подхода; здесь мало поставить сруб, здесь требуется помимо плотника еще и квалифицированное участие столяра.